История одного стихотворения А.С.Пушкина.
Фредерика-Шарлотта родилась 28 декабря 1806 года в Штутгарте. С
девятилетнего возраста жила в Париже, воспитывалась в пансионе писательницы
Кампан. Принцессе не исполнилось и шестнадцати лет, когда увидевший её во время
поездки по Европе Император Александр I попросил её руки для своего младшего
брата, Великого Князя Михаила. Казалось, нужно было только радоваться: скромной
принцессе маленького королевства повезло, что на бедную родственницу обратила
внимание вдова Павла Первого Императрица Мария, выбрав девушку в жёны своему
сыну. Самостоятельно, при помощи словаря и учебника грамматики, она изучила
русский язык, чем, приехав в Россию, поразила придворных.
16-летняя принцесса прибыла в Россию в октябре 1823 года. Став
супругой брата будущего императора Николая I и приняв православие, немецкая
принцесса получила имя Елена Павловна. Супруг был старше своей избранницы на 8
лет, и в свои 26 лет служил командиром Гвардейского корпуса, был членом
Государственного Совета, генерал-инспектором по инженерной части, активным
участником в работе Следственной комиссии по делу декабристов. Проведшая
основную часть своей небольшой жизни в тихой германской глуши, великая княгиня
не была избалована, пышный петербургский двор, в который она попала, разительно
отличался от ее прошлого скромного жилища. Тем не менее вхождение в круг
петербургских небожителей произошло довольно быстро и успешно.
А. Граль. Портрет великой княгини Елены Павловны. Около 1830
А.С.Пушкин и Великая княгиня Елена Павловна. В своих дневниках и письмах он часто упоминает Елену Павловну с неизменной симпатией, подчеркивая ее такт, ум и находчивость. В альбоме Великой княгини обнаружен самый поздний, отражающий волю поэта, беловой автограф одно из лучших стихотворений А.С.Пушкина - "Полководец". Стихотворение вписанов альбом Елены Павловны на пяти страницах четким и изящным почерком, без исправлений. Вписать стихотворение в альбом Елены Павловны А.С.Пушкин мог не ранее апреля 1835 года, когда оно было создано. Этот автограф считается очень ценным для исследователей творчества поэта.
ПОЛКОВОДЕЦ
У русского царя в чертогах есть палата:
Она не золотом, не бархатом богата;
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;
Но сверху донизу, во всю длину, кругом,
Своею кистию свободной и широкой
Ее разрисовал художник быстроокой.
Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен,
Ни плясок, ни охот, — а всё плащи, да шпаги,
Да лица, полные воинственной отваги.
Толпою тесною художник поместил
Сюда начальников народных наших сил,
Покрытых славою чудесного похода
И вечной памятью двенадцатого года.
Нередко медленно меж ими я брожу
И на знакомые их образы гляжу,
И, мнится, слышу их воинственные клики.
Из них уж многих нет; другие, коих лики
Еще так молоды на ярком полотне,
Уже состарились и никнут в тишине
Главою лавровой...
Но в сей толпе суровой
Один меня влечет всех больше. С думой новой
Всегда остановлюсь пред ним — и не свожу
С него моих очей. Чем долее гляжу,
Тем более томим я грустию тяжелой.
Он писан во весь рост. Чело, как череп голый,
Высоко лоснится, и, мнится, залегла
Там грусть великая. Кругом — густая мгла;
За ним — военный стан. Спокойный и угрюмый,
Он, кажется, глядит с презрительною думой.
Свою ли точно мысль художник обнажил,
Когда он таковым его изобразил,
Или невольное то было вдохновенье, —
Но Доу дал ему такое выраженье.
О вождь несчастливый! Суров был жребий твой:
Всё в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчанье шел один ты с мыслию великой,
И, в имени твоем звук чуждый невзлюбя,
Своими криками преследуя тебя,
Народ, таинственно спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою.
И тот, чей острый ум тебя и постигал,
В угоду им тебя лукаво порицал...
И долго, укреплен могущим убежденьем,
Ты был неколебим пред общим заблужденьем;
И на полупути был должен наконец
Безмолвно уступить и лавровый венец,
И власть, и замысел, обдуманный глубоко, —
И в полковых рядах сокрыться одиноко.
Там, устарелый вождь! как ратник молодой,
Свинца веселый свист заслышавший впервой,
Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, —
Вотще! —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!
Она не золотом, не бархатом богата;
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;
Но сверху донизу, во всю длину, кругом,
Своею кистию свободной и широкой
Ее разрисовал художник быстроокой.
Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен,
Ни плясок, ни охот, — а всё плащи, да шпаги,
Да лица, полные воинственной отваги.
Толпою тесною художник поместил
Сюда начальников народных наших сил,
Покрытых славою чудесного похода
И вечной памятью двенадцатого года.
Нередко медленно меж ими я брожу
И на знакомые их образы гляжу,
И, мнится, слышу их воинственные клики.
Из них уж многих нет; другие, коих лики
Еще так молоды на ярком полотне,
Уже состарились и никнут в тишине
Главою лавровой...
Но в сей толпе суровой
Один меня влечет всех больше. С думой новой
Всегда остановлюсь пред ним — и не свожу
С него моих очей. Чем долее гляжу,
Тем более томим я грустию тяжелой.
Он писан во весь рост. Чело, как череп голый,
Высоко лоснится, и, мнится, залегла
Там грусть великая. Кругом — густая мгла;
За ним — военный стан. Спокойный и угрюмый,
Он, кажется, глядит с презрительною думой.
Свою ли точно мысль художник обнажил,
Когда он таковым его изобразил,
Или невольное то было вдохновенье, —
Но Доу дал ему такое выраженье.
О вождь несчастливый! Суров был жребий твой:
Всё в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчанье шел один ты с мыслию великой,
И, в имени твоем звук чуждый невзлюбя,
Своими криками преследуя тебя,
Народ, таинственно спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою.
И тот, чей острый ум тебя и постигал,
В угоду им тебя лукаво порицал...
И долго, укреплен могущим убежденьем,
Ты был неколебим пред общим заблужденьем;
И на полупути был должен наконец
Безмолвно уступить и лавровый венец,
И власть, и замысел, обдуманный глубоко, —
И в полковых рядах сокрыться одиноко.
Там, устарелый вождь! как ратник молодой,
Свинца веселый свист заслышавший впервой,
Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, —
Вотще! —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!
У русского царя в чертогах есть палата - речь идет о «Военной галерее» в Зимнем дворце в Петербурге, где помещены портреты свыше трехсот генералов, участников Отечественной войны 1812 г. Портреты написаны английским художником Доу, приглашенным для этого в 1819 г. в Россию, и его помощниками. Само стихотворение посвящено Барклаю де Толли.
"У нас мало документальных данных, помогающих наиболее полно проследить историю взаимоотношений Пушкина и Елены Павловны. Но ясно одно: дневники Пушкина, его письма, письма Елены Павловны к мужу, мемуары, наконец, дружески вписанный в ее альбом автограф "Полководца" неопровержимо свидетельствуют о духовной близости этих двух замечательных людей, о неоднократных их встречах и беседах на самые разные темы - о Пугачеве, об Отечественной войне 1812 года, об Америке, об искусстве и литературе и о многом другом", - утверждают исследователи...
Вот такая история одного очень красивого стихотворения... Все же вокруг Пушкина были замечательные люди...
Комментариев нет:
Отправить комментарий